Аида расспрашивала все до мелочей. Юрию казалось, что постепенно он освобождается, тяжесть отпускала его хотя бы в минуты их беседы. Больше поговорить ему было не с кем.

—       На языке экстрасенсов такую ситуацию называют «Круг». Человек чувствует, как сжимается некое психологическое кольцо, некий «круг», в котором находятся все его материальные и духовные ценности, он сам, его близкие, друзья, его работа. Было у тебя такое чувство? Конечно, ты не понимал, что это касается всего, что тебе дорого. Ты думал, что это связано только с твоей работой. Это - большая ошибка. - Юрий сидел на стуле, и Аида делала ему массаж головы. — Если человек приходит к нам в момент, когда «круг» сжимается, мы советуем ему разорвать «круг» самостоятельно. Лучше хорошо поду мать, и самому разорвать то звено, которое считаешь наименее ценным. Ясно, что все дорого, но нужно что-то выбрать, от чего-то отказаться добровольно. Иначе этот круг все равно разорвется, только уже в любом месте, и потерять можно все. А так человек имеет выбор. Нужно выбрать самому, чем из своих ценностей ты можешь пожертвовать. Но люди либо не приходят, либо не верят в необходимость выбора. Тебе бы я посоветовала в тот момент оставить работу. Но тогда тебе бы это показалось слит ком большой ценой.

—А ведь мне больше в нашем городе и работать негде, —прошептал Юрий.

—       Это только так кажется, милый Йорик, — Аида делала какие-то последние движения руками над его головой.

—Не отчаивайся, жизнь еще не кончилась.

—       Хватит, довольно, — кричал Юрий вечером на Максима, ощущая, как дрожат руки, как стучит кровь в висках, как раздражение заполняет каждую клетку его тела. — Я не ребенок и мне не нужны няньки. И я требую, что бы ты шел домой, шел в школу. Я требую этого, требую, требую! Я имею право требовать этого. Ты вспомни не много, вспомни... Вы, молодые, способны хоть немного помнить что-то хорошее? — Юрий понимал, что поговорить с Максимом можно было спокойно, но ничего не мог с собой сделать. В комнате стояла тишина. Юрий не видел, как на локте приподнялся Иван Андреевич, приложил палец к губам и махнул Максиму рукой: — «Уходи». Не видел, как Максим, взвившийся для ответных грубостей, обмяк, постоял немного в нерешительности, а потом мудро сказал:

-        Пять минут мне мало. Во-первых, скоро ужин, и я хочу есть. А дома, ты знаешь, у нас пусто. Во-вторых, мне нужно собраться, да и тебе помочь устроиться на ночь.

Юрию стало стыдно.

— Конечно, покушай. Только меня оставь в покое. Я все хочу делать сам. Мне не нужны няньки.

Максим вышел в коридор. Принесли термометры, раздали таблетки. Юрию поставили капельницу. Он знал, через три часа станет совсем другим человеком, апатичным, вялым. После капельницы опять немела рука и нога. Голова становилась тяжелой, туго набитой.... Но врач говорил, что это — необходимо, что это — основное лечение. А впереди — бессонная ночь с кошмарами.

— Я ухожу, — сказал Максим из дверей. — Но выполни, пожалуйста, мою последнюю просьбу. Я выпросил у Виктора Борисовича эту таблетку снотворного. Выпей её сейчас, и я уйду спокойно. Буду знать, что ты спишь, а не мечешься по кровати.

Юрий хотел выругаться, но посмотрел на Ивана Андреевича и выпил таблетку. Потом он наблюдал, как Максим собирает вещи, сворачивает надувной матрас. Ему даже показалось, что он рассмотрел Максима в окно. На фоне белого снега кто-то стоял и махал рукой. И он помахал тоже.

Он лежал и постепенно обретал чувство свободы. И, подобно отправленному в лагерь мальчишке, Юрий тотчас же встал и, стараясь не смотреть на Ивана Андреевича, захромал к двери. После капельницы «ахиллесова пята» правой ноги была нечувствительной, и он боялся ступать на эту ногу. Но только что заполнившее его чувство свободы ушло, и теперь он боялся первого попавшегося врача, медсестру, санитарку, которые могут накричать на него и уложить обратно в кровать.

«Сейчас самое опасное время, — в десятый раз говорил ему врач. — Оторвется тромб, и конец. А может случиться второй инсульт...»

Но Юрий все равно шел. Затылком чувствовал осуждающий взгляд Ивана Андреевича, но шел, упорно шел к двери, держась за спинки кроватей. Ему нужно было преодолевать этот страх перед окружающими, эту покорность. Ему нужно было вновь обрести себя, без этого он не мог жить дальше.

В коридоре было пусто. Юрий посидел в кресле, зашел в туалет и вернулся в палату. Все уже спали. Он с трудом улегся, укрылся, как сумел. И его охватила тоска, от ко торой хотелось выть... Он отметил, как четко одно чувство сменяет другое. Никаких оттенков. Тоска, безысходная тоска, и ничего больше. Он был один на всем белом свете, один, никому не нужный, всеми покинутый, исковерканный, расплющенный, как та монетка, которую он подкладывал мальчишкой на трамвайные пути.

«Именно так, — подумал он, обрадовавшись сравнению,

—Жизнь, многоликая, многообразная и светлая прокатилась мимо. А он не удержался и остался в колее, истерзанный, но еще живой»...

«Еще живой...» — думал он, чувствуя, как сознание постепенно затуманивается.

«Еще живой... — лениво стучало в туго набитой голове,  —еще живой... — свинцовая тяжесть пригвоздила его к кровати. — Еще живой»...— с закрытыми глазами он видел, как из дальних уголков темного пространства выплывают образы, деформируются, превращаясь в страшные маски.

Несколько снежинок прилипло к стеклу. Еще, еще и еще... Юрий стал следить за каждой. От того момента, когда она еще петляла в воздухе, а он гадал, попадет ли она на стекло, до того момента, когда она полностью таяла, а ветер трепал, размазывал потом по стеклу маленькую капельку.

Еще, еще и еще... А эта улетела, и он почувствовал себя обделенным. Потом снежинок стало так много, что он устал следить за каждой. Потом посыпалась ледяная крупа, и пошел дождь. Он барабанил по стеклу, барабанил, барабанил, барабанил... Правая сторона уже не болела, она горела изнутри обжигающим огнем.

Начал храпеть Иван Андреевич. Боже мой! Неужели л он будет так страшно храпеть в старости? Юрий уже задыхался от навязанного ему ритма дыхания. Сердце но выдерживало этих подъемов и провалов. Но встать он не мог. Он не спал и не бодрствовал, он был в состоянии оцепенения.

«Неужели этому не будет конца? — думал Юрий. — Вот так мы и живем. И весь ритм нашей жизни, её дыхание подчинено какой-то неуправляемой, слепой силе», — изнемогал он от свистящего храпа.

С соседней койки поднялся Игорь.

—Иван Андреевич, — похлопал он старика по плечу, — повернитесь на бок.

—       О, господи, — раздраженно повернулся тот на бок, — никакого покоя.

Полоска света из коридора. Это Игорь. Он тоже спал очень плохо.

Теперь Юрий не мог уснуть потому, что свет проникал в самые удаленные уголки его сетчатки. Он накрылся одеялом с головой. Под одеялом было жарко, но свет все равно проникал в глаза. Это была настоящая пытка. Юрий посмотрел на часы. Был уже второй час ночи.

Игорь вернулся из коридора и закрыл дверь. Опять стало тихо и темно. Стало слышно, как за окном плещется дождь. Юрий вдруг подумал, что Максиму тоже, может быть, сейчас страшно и неприятно в пустой квартире. Потом он подумал, что Максим мог пойти не домой, а если и домой, то не один.

«А вдруг, подвал? - подумал Юрий, и сон окончательно отлетел от него. — Какой же он дурак! Эгоист, подонок! Выгнал мальчишку, у которого — никого. Я один могу удержать его. Для него это счастье, что он чувствует себя здесь нужным».

Ему захотелось незамедлительно решить что-то. «Лишь бы он согласился! Мы будем жить с ним вдвоем, — ветер размеренными порывами бросал дождевые потоки в окно, и монотонность этих звуков делала свое дело. — Из больницы нужно уходить, уходить как можно быстрее...» — Тело стало невесомым и маленьким...

... Шум воды в ванной разбудил его. Он повернулся на другой бок. Подушка Нины была еще теплой. Сон нахлынул теплой волной, тело стало невесомым и маленьким...

... Шум воды в ванной разбудил его, Нина чистой прохладной рукой провела по его лбу, поцеловала в щеку.

- Спи, - сказала она ему, - спи. Еще рано.

Ветер, свежий весенний ветер шелестел листвой, но он не мог открыть глаз, и сон сморил его...

...Шум воды в ванной разбудил его. Он чувствовал, что Нина рядом. Она выходила и снова заходила в комнату, одевалась, причесывалась, красилась. Ему нравилось наблюдать за ней.

Нина присела к столу, стала шелестеть бумагами. Этот шелест убаюкивал его, и он снова погрузился в сон...

...Шум воды в ванной разбудил его. Нина сидела за столом, но что-то тревожное было и в наклоне её головы и в опущенных плечах. Она повернулась к нему и улыбнулась виноватой улыбкой.

—       Спи, сказала она ему, — спи, еще рано.

Он закрыл глаза, но сон не шел. Что-то мешало. Он никак не мог вспомнить что-то важное...

...Шум воды в ванной разбудил его. Небо в окне было уже светлым. Нина стояла в дверях одетая. За её спиной чернел коридор.

—       Я ухожу, — сказала она. — А ты спи, еще рано. — Она смотрела на него с любовью, улыбалась ему.

«Вот как все разрешилось, - словно вспомнив что-то, радостно подумал он. — Ничего страшного не было. Все просто и ясно»...

Сон глубокий и спокойный сморил его.

...Шум дождя разбудил его. Они шли с Ниной по темному длинному коридору их лабораторного корпуса.

—       Кто это? — спросила Нина, глядя на Ивлева.
«Значит, с ней было то же самое, что и со мной. Она ничего не помнит пока. Но это пройдет, пройдет, пройдет...» — думал он, проваливаясь в расщелины сна...

...Шум дождя разбудил его. Он сидел за столом в своей квартире и разбирал материалы для последней статьи.

Да, он был прав тогда в разговоре с Ивлевым. Научные статьи нужно отправлять сразу. Теперь он её никуда не пошлет. Та его идея вела в тупик. Он вдруг ясно понял, что и как он должен сделать в ближайшее время. Весь новый эксперимент вместе с ожидаемыми результатами предстал перед его взором. Знакомая радостная жажда деятельности охватила его.

 За спиной хлопнула дверь. Он обернулся и увидел Нину. Что-то было не так... Радость сменилась беспокойством. Нина стояла и смотрела на него. Он пытался улыбнуться ей, но её лицо было серьезным. За её спиной была чернота, глубокая, бездонная, и он понял, что теряет Нину.

Она уходила медленно, ускользала, растворялась, и страх заполнял все его существо. Свинцовая тяжесть разливалась по телу. Он слышал тяжелые удары своего сердца. Они отдавали болью в голове, звенели в ушах. Ему становилось все страшнее и страшнее, словно все, что произошло с ним за последние месяцы, он снова переживал в эти минуты. Все! Шаг за шагом... Событие за событием...

Неимоверным усилием воли он ловил ускользающий образ Нины.... И, наконец, увидел склонившийся над памятником клен... Розовый мрамор... И дождевые слезы на каменном лице Нины... Они высыхали и появлялись опять, высыхали и появлялись снова...

—       Юра, Юра, — услышал он тихий голос, так похожий на голос Нины. — Тебе плохо? — Юрий открыл глаза и увидел Максима. — Извини, что разбудил. Ты так тяжело дышал... Может быть, позвать врача?

Спазма сжала горло. Юрий не мог выдавить из себя ни единого слова, но Максим понял его. Редкие капли дождя скатывались по стеклу. Сквозь пелену слез он смотрел на темное небо, чуть-чуть светлеющее с востока, на оголенные верхушки деревьев, которые раскачивались в такт с его мыслями:

«Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!» Он хотел бы сказать Максиму о том, как ему страшно, сказать ему «спасибо» за то, что он не ушел после их вчерашней ссоры. А вместо этого сказал:

- Когда уже закончится эта проклятая осень! Кажется, что весны никогда больше не будет...

- Чтобы дождаться весны, — глубокомысленно ответил ему Максим,— нужно пережить зиму.

... Впереди была зима. Долгая и суровая зима 1985 года.